Интервью с Художественным руководителем БДТ им.Г.А.Товстоногова Андреем Могучим
Андрей Могучий: «Мы сделали страшную сказку, когда в сполохах молний возникают чудовища»Интервью с художественным руководителем БДТ имени Г.А. Товстоногова 15 и 16 марта на сцене екатеринбургского ТЮЗа состоятся показы спектакля «Гроза» – его привезет БДТ имени Г.А. Товстоногова, один из ведущих драмтеатров страны.
Накануне гастролей петербургского театра мы поговорили с режиссером-постановщиком спектакля, художественным руководителем БДТ Андреем Могучим о родстве его постановки с площадным театром, о поиске музыкальности в хрестоматийном тексте Александра Островского и о чудесах во время работы
— Андрей Анатольевич, расскажите, как возникло режиссерское решение «Грозы»? — Когда мы начали разбирать пьесу с актерами, я был в некотором затруднении. Поступки героев «Грозы» недостаточно мотивированы — значит, к пьесе надо было подобрать особые ключи. К решению меня подтолкнула статья Петра Вайля и Александра Гениса о «Грозе»: они писали, что пьеса Островского имеет черты русского балаганного театра, которому присуща неизменность характера персонажа от начала до конца. Если подходить к Островскому с точки зрения не бытового, а бытийного театра, то открываются очень интересные двери. Начинаешь думать о пьесе как о сказке.
— И какой же подход вы нашли к языку пьесы? — Ее архаичность стала поводом понять ее язык не с точки зрения устаревших ситуаций и оборотов, а с точки зрения поэтики. Это такой театр текста, где люди друг на друга почти не смотрят — слово, ритм, звучание здесь приоритетны над ситуацией. По идее, «Гроза» должна была быть написана стихами — и мы пытались найти ритм и музыкальность текста, способ его произношения. Музыкальный руководитель театра Анна Вишнякова взяла диалекты разных районов Поволжья, смешала их — и так придумала несуществующий, «общий» диалект, на котором в спектакле артисты произносят свои реплики.
— А какие визуальные особенности спектакля? — Мир города Калинова консервативен, статичен, он, как черная неведомая дыра, страшная тайна. Мы и сделали страшную сказку, когда в сполохах молний возникают чудовища. Отчасти сознательно шли буквальным, иллюстративным путем. «Луч света в темном царстве» для нас не пустой звук. В пьесе разговор идет о жизни и смерти, потому мы на сцене выстраиваем дорогу цветов, заимствованную из театра-кабуки, появляются птицы-люди, которые могут перелетать — переходить из этого мира, реального, в другой, и обратно. — Как вы с артистами работали над постановкой?
— Когда мы попали в ритмическую структуру, когда нашли ключ — артисты сами удивлялись тому, что с ними происходит, начались настоящие чудеса — пьеса перестала сопротивляться, открылась во всей своей красоте, в таинстве русского бытия..
— В школьных сочинениях всегда была такая тема: «Образ Катерины в „Грозе“». Что для вас значит этот образ? — Для меня Катерина не такая, как все. Она с детства не такая, родилась не такая. И Бог у нее не такой, и молится она цветам, и видит она не священника, а ангела. Подлинность ее чувств приоритетна над ритуалом, над незыблемостью и недвижимостью города Калинова. Для нее общение с Борисом — вопрос не страсти или любви: она через чувство к нему обретает, идентифицирует себя. Для меня ее смерть — это метафора освобождения. И освобождаясь от черной статичности, она улетает в другой мир — превращается в птицу.